Режиссер использует смех и скоморошество как попытку справиться с ужасом окружающей действительности. Клоунада здесь не столько чистый жанр, сколько способ показать отношение к взятому материалу. Создатели используют основные сценические принципы клоунады, например, игры с масштабами костюмов и реквизита, чтобы заострить драматургические моменты, сделать их более яркими и при этом конкретными. Текст построен по принципу коллажа, но коллажность служит смыслу, а не форме. Публичные выступления и речи известных людей не сопоставляются, а показывают пустоту самого риторического приема.
«Смех — это не свобода, а освобождение; разница для мысли очень важная. Смех как автоматическая реакция нервов и мускулов, которой можно манипулировать, что и делается публично на любом комическом представлении; смех как эффект, который можно с намерением вызвать, словно нажимая невидимую кнопку, - все это далековато от торжества личного начала... Смех относится к разряду состояний, обозначаемых на языке греческой философской антропологии как πάθη, — не то, что я делаю, а то, что со мной делается. Таким образом, переход от несвободы к свободе вносит момент некоторой новой несвободы. Но куда важнее другое: он по определению предполагает несвободу как свой исходный пункт и свое условие. Свободный в освобождении не нуждается; освобождается тот, кто еще не свободен».Сергей Аверинцев в статье «Бахтин, смех, христианская культура»